Сегодняшний Донецк — это, без сомнения, картина Иеронима Босха. Во всяком случае, один из её сюжетов, обычно — как наиболее извращённый — притаившийся где-то в углу полотна. Пока вы смотрите на центральный образ и пытаетесь нагромоздить в уме массу оценок и осуждений, от вас ускользает бездна деталей, без которых вся суть не видна
Как для современников Босха его картины были наделены значительно большим смыслом, чем для нынешнего зрителя, — так и общий взгляд на Донецк киевскими глазами куда абстрактнее его приближённой картины.
Вообще, трагедия Босха, конечно, состояла в том, что он не был знаком с Захарченко: человечество потеряло не менее дюжины образов, которые великий художник смог бы воплотить на полотне. Нет, пожирающих человеческую плоть птицеподобных существ сегодняшний зритель в Донецке, конечно, не встретит. Пятьсот лет эволюции homo облекли их в оранжевые очки, короткую стрижку, заправленную в камуфляжные штаны чёрную футболку с надписью "я русская" — и огромные чёрные берцы, в которых это существо гордо шагает по центральным проспектам и площадям.
Тут же, рядом с центральной фигурой, можно встретить и многочисленных нищих, сидящих у переходов и парков, а также вполне прилично одетого молодого мужчину, вынужденного зарабатывать на жизнь пением в городских трамваях местного хита о спящих курганах. Тем удивительнее такой образ, что пение это невероятно напоминает оперное, и голос действительно просто блестящ.
На небольшом клочке полотна можно заметить и чёрные "Мерседесы", дам в дорогих платьях с чихуахуа и дым из кальянных, застилающий собой длинный бульвар. Это — рай. Он же — бульвар Пушкина, еще одна часть знаменитого диптиха.
Ну а окружает всё это своеобразие сейчас уже редкая канонада, дорогие продукты и люди с пистолетами, шныряющие по городу в поисках врагов народа. Деталей можно добавить не менее сотни: каждый из нынешних обитателей города расскажет что-то своё. Но вот чего не заметит ни один даже внимательный зритель, смотрящий на картину со стороны, — так это "оставшихся".
Их здесь как бы и нет. Наверное, сам Босх изобразил бы их в виде теней загробного мира, призванных оттенять основные сюжеты картины. Категория "оставшиеся" вообще уникальна: сама по себе война ещё не повод для её появления. Здесь требуется глубокая работа общественной мысли, дабы вырезать из общей глыбы конфликта людей, которые предпочли остаться "на дне", да ещё и сами оказались в этом виноваты. Разумеется, речь идёт не обо всех обитателях нашей картины, если уж и дальше эксплуатировать этот образ. Многие из населяющих сегодня Донецк, Макеевку, Харцызск и другие оккупированные города скажут вам, что нигде они не оставались, — они здесь были всегда.
Многие из населяющих сегодня Донецк, Макеевку, Харцызск и другие оккупированные города скажут вам, что нигде они не оставались, — они здесь были всегда.
"Те, кто был" = "лоялен Кремлю". Их вы найдёте по всему полотну. С "оставшимися" другая проблема. Уже само слово "остаться" ставит вас перед выбором, а это означает, что что-то не так. Речь идёт о людях, которые вопреки всему остаются здесь, в оккупации, с украинскими взглядами, продолжая жить среди описанных выше существ. И это далеко не абстракция. Было время, когда поездка в Донецк из Макеевки чем-то напоминала сегодняшнее путешествие из оккупации на материк. На улице Горностаевской, разделяющей Донецк и Макеевку, стоял укреплённый тяжёлыми плитами пост с десятком вооружённых боевиков. В соседней лесополосе были вырыты окопы и установлен пулемёт. Вокруг стоял гул от "Градов" и тянулись ручейки чёрного дыма со стороны аэропорта. Случалось, что в такой атмосфере вы ехали вдвоём или втроём в фактически пустом автобусе, и на самом блокпосту вас досматривали тщательнее, чем на сегодняшних КПП. Спрашивали всё: прописку, цель поездки в Донецк, место работы и прочее, совмещая допрос с обыском легковых автомобилей, когда забирали на нужды "республики" даже домашнюю живность и квас. И это при том, что до самого города от центра Макеевки каких-то семь километров. А самому Донецку в 2014-м позавидовал бы даже Босх: фактически вымерший город с беспрестанной канонадой, закрытыми магазинами и дефицитом еды. Собственно, ехать туда и вправду не было смысла, поэтому летом 2014-го в Макеевке о Донецке ходили легенды не хуже, чем в Средневековье: немногочисленные макеевчане, посещавшие город, с ужасом говорили, что "всем нам ещё повезло".
Оставаться в такой атмосфере и вправду способны немногие, и нужно хорошо понимать, ради чего ты рискуешь собой. Но как бы там ни было, именно на это время и приходится основная волна эмиграции. Или миграции. Тут уж каждый решал сам для себя, как относиться к тому, что он покидает. Некоторые, кто имел семьи с маленькими детьми и просыпался от работы "Града" под окнами, говорили, что это уже не Украина, — и дело не только в войне. Война для этих людей стала следствием блеска в глазах соседей, искренне веривших, что "Грады" необходимы, ибо всего в нескольких километрах стоит "украинский нацист". Тот факт, что орудия били с детских площадок, никого не смущал. Этот абсурд и стал катализатором для первой волны эмигрантов, покинувших "ДНР" ради "большой земли".
Тот факт, что орудия били с детских площадок, никого не смущал. Этот абсурд и стал катализатором для первой волны эмигрантов, покинувших "ДНР" ради "большой земли".
Сейчас эти люди говорят, что уже никогда не вернутся обратно. Во-первых, не верят в то, что соседский взгляд хоть немного просветлел. Во-вторых, Донецка для них больше не существует: даже редкие посещения города с целью забрать вещи или перевезти кота убеждают их в том, что украинского здесь ничего уже нет. В-третьих, два года они создавали реальность с нуля: работа, карьера, жильё, детский сад для ребёнка, новые знакомства и "чистый воздух", как часто описывают идейную атмосферу те, кто бежал от "русского мира" в Киев и другие места. И Донбасса для них больше не существует: идентичность размыта, и им всё равно, в какой точке страны пребывать. Важен комфорт, — и их можно понять.
Слегка оправившись от шока 2014-го, словно бредущие в рай из чистилища, "на материк" собрались вторые — те, кто, прожив в оккупации год, решали, что эта война уже навсегда. И неважно, когда она кончится: объективно картина складывается не в пользу даже ближайших 2–5 лет. Но и потом придётся годами отстраивать заново всё, что разрушено, включая и сами умы. Это работа уже для следующих поколений, а у тех, кто прожил в "ДНР" даже год, больше времени нет.
Наконец, 2016-й наиболее ясно очертил общий контур картины. Сомневающихся почти нет. Есть те, "кто и были", — и те, кто остались несмотря ни на что. Первые — как рыба в воде. Правда, в изрядно протухшей. Это те самые дамы, щеголяющие в футболках "я русская"; те самые "homo soveticus", для которых абстрактный Бандера страшнее конкретных пушек под окнами их домов; те самые нищие и бомонд в "Мерседесах", которые одинаково не чувствуют времени вне и во время войны.
С ними всё ясно — они населяют собой полотно. Но как быть с тенями? С теми, кого в равной степени ненавидят здесь, в "ДНР", — и не понимают на "большой Украине"? В "республике" их считают врагами, и Захарченко то и дело говорит о селекции, о "справедливом подходе" к отбору таких персонажей: одних следует провести через огонь "МГБ", других — "понять и простить".
Но лучше ли дело обстоит в Украине? Вряд ли. Государство забыло о них. Забыло с тех пор, как сказало, что неспособно гарантировать их права и свободы на неопределённый жизненный срок. Тем самым фактически расписавшись в своей импотенции: у вас ещё есть шанс, если вы побежите в 2016-м, как бежали другие до вас. Но если нет — барабан револьвера и ежедневный щелчок. Бросайте всё и начинайте жить заново — вот единственный возможный ответ. Ответ, за которым страна всё ещё скромно дописывает "но Донбасс — это все-таки Украина". Видимо, для большей иронии, считая Украиной голую степь.
Но, несмотря на двухлетнее "скорей уезжайте", в оккупации есть целая каста людей, которые прожили здесь вот уже больше двух лет, сохраняя украинские взгляды.
...в оккупации есть целая каста людей, которые прожили здесь вот уже больше двух лет, сохраняя украинские взгляды.
Последнее само по себе уже чудо: пропаганда "ДНР" работает как часы — безотказно и чётко, причём круглосуточно. И только те, кто остался, могут понять, чего стоило пронести здравый смысл сквозь телевизионный ящик "республики". Однако дело даже не в нём. Наличие таких людей в зараженном теле "республики" — это как пенициллин для страны. Об этих людях не принято упоминать в эфирах ток-шоу и радиостанций: нам проще от них отвернуться, так как ответов в этой плоскости нет. Совсем упрощённо можно сказать, что они сами виноваты, и никто не заставляет сидеть их именно "там", а не "здесь". Это и так, и не так. Здесь сквозь общие грабли страны просачиваются тысячи судеб, не попадающих под шаблонный ответ. Кто-то здесь, в оккупации — инвалид или пенсионер, у которого нет ни родных, ни близких.
Наличие таких людей в зараженном теле "республики" — это как пенициллин для страны
Продукты приносят всё те же соседи, поскольку человек уже годами не выходит на улицу, и для него выехать из "ДНР" так же невозможно, как и пойти на "референдум", в котором он по умолчанию виноват, раз всё ещё здесь. Кто-то, в противовес переселенцам, говорит, что это — всё ещё дом, несмотря на гротескность общей картины, и что мы проиграем не в поле, а когда "ДНР" покинет последний, кто жил с "украинской мечтой". Для кого-то неясно, как можно бежать, оставив за спиной 40–60 лет жизни.
Да, молодёжь способна на это. Но начать новую жизнь в 60… — есть ли хоть в каком-то законе ответ: как и с чего начинать? Оставить работу, к которой шёл многие годы, которых у тебя уже нет? Или семью, часть которой — по своим, только им понятным причинам — ни за что не уедет отсюда? Навещать жену или брата, словно в зоне, по особо памятным дням? Часто слышно вдогонку — "за что"?
Украинцы здесь не понимают, почему должны бежать из родных городов, когда первым бежало из них государство в виде внутренних войск и спецслужб, с автоматами разбегавшихся от людей, у которых поначалу были только дубинки и камни.
Украинцы здесь не понимают, почему должны бежать из родных городов, когда первым бежало из них государство в виде внутренних войск и спецслужб, с автоматами разбегавшихся от людей, у которых поначалу были только дубинки и камни.
А теперь нам предлагают всё тот же рецепт — те же грабли, на которые однажды ступила наша страна? И отказ становиться на них вменяют в вину… Впрочем, те, кто остались, платят за это не только бытом, но и собственной психикой душой. Очень удачно это выразил один из дончан, сказавший, что вот уже два года словно обколот новокаином — и перестал чувствовать, что бы ни происходило вокруг. Несмотря на иммунитет к пропаганде, изменения в психике порой необратимы, особенно у молодого поколения, которому лишь предстояло сформировать себя, пока не началась эта война. Апатия и безразличие к социальным процессам, которые были обычно свойственны выходцам из местных степей, сегодня перешли на уровень более ценностный, фильтруя приоритеты от новых айфонов или брендовой обуви к банальному "лишь бы прожить этот день". И эта максима не может не отражаться на людях, когда чужие страдания — лишь проекция собственных, к которым уже безразличен. Но есть специфика и для тех, кто всё ещё считают себя украинцами. Здесь речь не идёт напрямую о паранойе или необходимости оглядываться каждый раз, открывая подъезд. Но понять то, о чём идёт речь, можно лишь прожив здесь долгое время и выехав хотя бы на день на контролируемую территорию. Едва пересекаешь блокпост и проезжаешь несколько километров по украинской земле, как со многих тут же скатывается огромный психологический груз, и становится ясно, что в "ДНР" вы находитесь под постоянным давлением. Это принципиально иной психологический опыт. Да, и в Краматорске вас могут ограбить или даже попытаться убить. Но в Донецке всё это норма, и за ней ничего не стоит, если нет связей с людьми в камуфляже.
Да, и в Краматорске вас могут ограбить или даже попытаться убить. Но в Донецке всё это норма, и за ней ничего не стоит, если нет связей с людьми в камуфляже
Эту ситуацию хорошо иллюстрирует недавнее разоружение одной из макеевских баз, когда средь бела дня около десятка боевиков были поставлены на колени двумя десятками таких же бойцов, но с БТРами и гранатомётами. Хозяин базы, чьё помещение сдавалось в аренду, всегда прикрывался автоматами этих парней, решая свои вопросы. Но вот пришли те, у кого есть калибр покрупнее, — и этот человек ушёл в небытие.
Одним словом, в оккупации перспектива быть замученным где-то в подвале или попасть под гранатомётный обстрел определяет жизнь и давит на психику даже тогда, когда кажется, что "всё хорошо".
Но вернёмся к пенициллину. Мало кто понимает реальную значимость тех, кто выбрал остаться на "малой земле". Во-первых, за два года на оккупированном Донбассе сложился абсолютно уникальный, замешанный на слепом прагматизме патриотизм. Парадоксально, но то, что заставляло многих из местных бежать от пуль или "Градов", ища слепой практической выгоды, — сегодня заставляет "оставшихся" пребывать всё ещё здесь. Разница состоит лишь в дискуссии о стратегии с тактикой. Бежать в 2014-ом — было тактическим выводом. Но в долгосрочной стратегии лишь сохранение украинской ментальности, способа мысли и приверженности — до абсурда с упрямством, несмотря ни на что — тем ценностям, которые были здесь ещё до войны, — единственный шанс этой земли стать по-настоящему украинской. Ведь украинский флаг однажды уже развивался над этой землёй — и это не помогло. Мы потеряли его не над мэрией или в Славянске, — а, в первую очередь, в наших умах, когда где-то тактично молчали, а где-то не вышли на митинг, посчитав, что всё решится без нас. Этого не случилось. И лишь единицы здесь могут сказать откровенно "я сделал всё, что мог сделать тогда". Да, украинская армия способна теперь отстоять нашу землю, — но не она ответ на вопрос, что делать с курсантами, шагающими сегодня под гимн "ДНР". Этим ответом являются те, кто и дальше растят здесь детей, водя их в "республиканские" школы и ВУЗы и объясняя, что всё это — всего лишь сон. Спят они, а не мы, и однажды им придётся проснуться.
И это уже происходит: в трамваях, на лестничных клетках, где всё чаще можно услышать в свой адрес "а в чём-то тогда ты был прав". Разве это не стоит того, чтобы остаться?
Два года ненависти сменились молчанием, а затем — по крупицам — начался диалог.
Сплошные возгласы "слава республике" всё чаще теперь разбавляются "да был уже ваш референдум", и это "ваш" — заслуга таких вот "теней". Мы привыкли слишком буквально смотреть на реальность, искренне веря, что всё дело в количестве танков на передовой. Проблемы Донбасса начались здесь, на Донбассе, и здесь же они должны завершиться, как бы банально это порой ни звучало.
Это вовсе не значит, что на фронте должны стоять только местные, — но если фронт понимать, как борьбу за умы, то иных антител для борьбы с этим вирусом просто здесь не найти. Именно прописка и два года обстрелов дают право начинать разговор. Иначе вас даже слушать не станут.
Остаться и ждать, когда вирус "русского мира" начнёт выдыхаться и можно будет сказать: "Это наша земля".Наверное, с этого (наряду с, увы, необходимой войной) начнется настоящая реинтеграция. В конце концов, мы не должны позволить и государству отмахнуться от нас, как это было в Крыму. Пока мы всё ещё здесь, пока тысячи украинцев всё ещё борются — разными методами — за возвращение украинского флага, будет политическим самоубийством однажды всерьёз заявить, что там никого уже нет. А это даёт надежду, что однажды голос Донбасса всё же услышат, и он не будет повторять триколор.
Полотно ещё не окончено, кисть художника всё ещё в краске, — и только от нас зависит, станем ли мы лишь пятном.