Юрий Шатунов родился 6 сентября 1973 года в Башкирии.
После смерти матери, был взят на воспитание своей тётей, но на совсем взять она его не могла, и основное время Юрий Шатунов проводил в Акбулакском детском доме. Затем был переведён в Оренбургский детский дом №2, где и познакомился с поэтом и композитором Сергеем Кузнецовым, автором всех песен группы «Ласковый май». Это знакомство не было случайным.
Вот что рассказывает об этом Сергей Кузнецов:
Старый директор интерната куда-то ушёл, а на его место перевели Валентину Николаевну Тазикенову, которая до этого руководила Акбулакским детдомом (это в области, неподалеку от Оренбурга). Из Акбулака она привезла в Оренбург несколько старших воспитанников и выпускников. Среди этой ударной бригады оказался и Слава Понаморёв. В Оренбурге Валентина Николаевна устроила Славу руководителем интернатского технического кружка. Пока Пономарев возился с картингами, ему было не до музыки. Но когда дела в техническом кружке пошли нормально — Слава заглянул в мою рабочую каморку. Не мог не заглянуть... По натуре он был музыкантом. Вернее, любителем музыки, как и я. Играл на гитаре.
Мы подружились.
Как-то я пожаловался Славе, что не могу найти солиста. Пономарев пожал плечами:
— Что ж ты раньше не сказал? Давай попробуем одного паренька из Акбулакского детдома. Ему тринадцать лет. Голос не знаю как, а слух — обалденный... Юрка Шатунов.
Я сказал:
— Вези...
Слава укатил в Акбулак и скоро вернулся с нахохленным, как чиж на мокрой ветке, подростком.
Я протянул ему гитару:
— Ну, давай, Лоретти из Акбулака, сбацай что-нибудь.
Юра взял гитару, откинулся спиной на дверной косяк. От этой его позы моя каморка сразу превратилась в какую-то подворотню, но стала почему-то уютнее.
— Живи, родник, живи, родник моей любви, — запел Юра.
Сначала он пел нехотя, будто сдавая экзамен по ненавистному предмету. Потом забыл про экзаменатора, то бишь про меня, про Славу Пономарева, с гордым видом собственника слушавшего песню Лозы, про то, что на карту поставлена его, шатуновская судьба. Хотя, что решается судьба, он, может, и не забывал. Только совершенно по-разному мы понимали, куда должна направиться его жизнь. Мне, слегка ошалевшему от его голоса, уже представлялось, как этот голос будет дарить тепло, доброту, нежность тысячам людей, как будет напоминать им, что мир невелик, и нельзя в нем гадить.
— Вода родника, живая вода, ты как любовь чиста... — пел Юра,
взлетев голосом, нет, не к верхней октаве — к самой надежде, к вере, что, хоть и нелегкой будет новая жизнь, но все-таки легче, чем в Акбулаке, что еще существует родниковая чистота человеческих отношений.
Я остановил его и спросил:
— Будем петь? В группе?
Он кивнул головой. Без особых эмоций, потому что еще жил в песне, которую я прервал.
Я сел за «Электронику» и показал мелодию песни «Вечер холодной зимы». Потом наскоро написал на клочке бумаги слова.
— Есть у меня такая песенка... Давай попробуем.
Юра взял бумажку. Опираться на косяк двери не стал. Подошел к инструменту. Теперь это был немного другой человек.
Я положил пальцы на клавиши, и Юра запел, слегка отставая от музыки, так как разбирал мои каракули.